Став крылоруким,
Зван он сюда
В райские звуки
Влить свое ДА
Д.Л.Андреев

ВЕСТНИК ДРУГОГО ДНЯ

Журнал «Урания» №6-1996, с.6-17

Перед вами, дорогие читатели, фрагменты из двух "круглых столов", проведенных Фондом им. Даниила Андреева совместно с редакцией журнала "Урания". Первый из них состоялся в мае 1996 г., и материалы этой беседы полностью опубликованы в N10 журнала "Новый мир". Второй - прошел в рамках V Международного конгресса "Урании" на борту теплохода "Дмитрий Фурманов", и эти материалы публикуются впервые.

В первом полугодии 1997 года Фонд планирует выпустить сборник докладов конференции "Даниил Андреев в культуре XX века", куда войдет и полная запись всех выступлений участников "круглых столов". В эту публикацию вошли выступления протоиерея Валентина Дронова; поэта, редактора собрания сочинений Даниила Андреева Бориса Романова; профессора Литературного института им. А.М.Горького Станислава Джимбирова; действительного члена Независимой академии эстетики и свободных искусств Владимира Микушевича, философа Василия Морова и вдовы поэта - Аллы Андреевой.

Протоиерей Валентин Дронов

Мы, наконец, получили возможность прочесть и услышать стихи одного из величайших поэтов XX века, блестящего выразителя русской культуры, поэта мистического, духовного и очень доступного нам в своей поэзии. Духовны всякое искусство и всякая поэзия. Но понятие духовности здесь относительно.

В прямом смысле слова духовной поэзии на земле крупицы. К ней относится вся религиозная и, как часть ее, церковная поэзия. Это те поразительные проникновения человеческого духа в Божественные чертоги, где уже нет ничего земного:

Свете Тихий, святыя славы
Бессмертнаго Отца Небеснаго
Святаго блаженного,
Иисусе Христе.
Пришедше на запад солнца,
Видевше свет вечерний,
Поем Отца, Сына
и Святаго Духа, Бога.

Кроме этого, к духовной поэзии можно отнести стихи не более чем нескольких десятков поэтов всех времен и пространств, которым удалось оторваться от жизненных реалий, достичь Тихого Света, сохранив связь с этими своими временем и пространством и поведав слитно и о том, и о другом. Найти голос Логоса сумели немногие поэты.

В русской культуре, полностью пронизанной Божественными Откровениями: в религии, в музыке, в философии, в образе жизни и мысли - поэзия всегда была средством Богомыслия. Соловьев, Хомяков, Мережковский, многие поэты Серебряного, а вслед за ним и нашего века писали религиозные стихи. Поэзия Даниила Андреева - духовна по существу.

Дело в том, что поэт, не явля-ясь ни священником, ни богословом, создает свой мир, через который он познает Дух Святой, через который проводит навстречу Духу Святому другого человека. Здесь возникает тонкая грань, по кото-рой и можно определить данную поэзию как описательную, религиозную или духовную.

Даниил Андреев - православный христианин по происхождению, воспитанию, миросозерцанию. Он таков и в литературе, и в жизни. После освобождения из тюрьмы в течение последних двух лет он был духовным сыном известного московского старца, протоиерея Николая Голубцова. Отец Николай исповедовал Даниила Андреева перед кончиной и напутствовал его Причастием Святых Христовых Тайн.

Православие Даниила Андреева пронизывает всю его поэзию. Здесь есть и стихи церковно-описательного характера, есть и необыкновенно пронзительные космические видения - подступы к Подножию Господнего Престола.

Свежий вечер. Старый переулок,
Дряхлая церковушка, огни...
Там тепло, там медленен и гулок
Голос службы, как в былые дни.

Владимир Соловьев, великий русский мистик, ходил в храм очень редко. Даниила Андреева сопричастность "преданному раю" влечет в храм, из которого на всю свою нелегкую жизнь

Прохожу, не видя и не помня,
Вдоль пустынных серых автотрасс.
Прохожу со свечкою зажженной,
Но не так, как мальчик, - нее руке -
С нежной искрой веры,
сбереженной
В самом тихом, тайном тайнике.

Из православного храма Даниил Андреев "свечку зажженную" пронес в "самый тихий", но самый важный тайник - в свою поэзию. Андреев - мистик, но его проникновения ясно и твердо оформлены. У него нет "снежной маски", каждое слово конкретно означает явление пережитое, сопоставленное, связанное, согласованное со всем церковным Телом, со всем даже не миром, но собором. И этим собором утвержденное. В отличие от своих старших собратьев Соловьева и Мережковского, Даниил Андреев необыкновенно утвердителен. В 1950 году он обращается к Блоку:

Чтобы копоть греха
не затмила верховного света
Здесь, в лампаде стиха,
в многогранном моем хрустале,
Помоги мастерству -
безнаградному долгу поэта,
Закрепи наяву,
что пылало в сновидческой мгле!

Религиозная поэзия до Андреева часто задает вопросы, иногда интелли-гентно оставляет место для раздумий, поэзия Андреева полностью заполняет духовные пустоты читателя, расставляет все точки, не оставляет место сомнению. У Андреева только вера в Живого Троичного Бога, в Бога Ведомого, в святость Приснодевы Марии может победить и укрепить человека и к жизни, и к смерти.

Так вздымает планета
в златословьи едином
До высот эмпирея
звездотканый орарь
Пред Отцом,
Приснодевой и Божественным Сыном
Как дитя и как воин, как творец
и как царь.
И роняют предстательствующие
за несчетных живущих
По мирам омраченным -
лепестки своих тайн
До уснувших глубоко
в темно-каменных кущах,
До глубинной темницы,
до последних окраин.

Андреев - космичен. Вместе с тем он пишет только такие стихи, которые не могут вызвать смуту, сомнение, разночтение. Все, о чем пишет, он видел и твердо помнит. Его поэзия - о Боге, и написана она, без сомнения, православным христианином.

О, тихая полночь! -
Узор дум - строже,
Алмазней вершины, -
ясней их зов...
Величит душа моя
сеет Твой, Боже,
И ум облекает хвалу
в ткань слов.

Еще одна важная деталь - Андреев не кичится своей церковностью, не выставляет знамен, он исповедует свою веру - мудро, глубоко, твердо. Он заведомо не сомневается в своей конфессиональной принадлежности, а сразу, не теряя времени на формальную "прописку", как настоящий исповедник - поэт и пророк - идет вперед, взлетая вослед своему христианскому видению.

Непрерывными таинствами
здесь творят Литургию
Человечества даймонов,
стихиалей, зверей, -
Сонмы тех, кто вкропил себя
в эти хоры благие,
Солнцу Мира сорадуясь,
как теург-иерей.
Световыми прокимнами,
лучевыми акафистами
Крестославно пронизывается
благовонный простор,
Мировыми кадильницами
благостройно раскачиваются
Прежде певшие вольницами
духи моря и гор.

Этот кажущийся иногда пантеизм у Андреева подчинен православной соборности. Это просто выброшенный с неба ангельский десант, необходимый морю и горам в битве с мором и горем. Даниил Андреев уносится "сквозь храм"; в "тысячезвездия", восхождение свое он начинает с храма Он страдает от его поруганности:

Обнимаю в слезах безутешной тоски
Обескрещенные купола

Он достраивает их, но уже из другого материала, нетленного, нерушимого.

Силами Троицы
Здесь заливается
Щаданакар.
В каждом достроится
Здесь и раскроется
Истинный дар.

Это видение поэта не есть фантазия, но особая, выстраданная правда, хотя и не научная и не богословская.

В этом заключается особая миссия поэтов и пророков. Они имеют право на свое видение мира, даже если таковое кажется ошибочным, субъективным.

Даниил Андреев - автор книги "Роза Мира". Она вызывает споры, ее причисляют к разряду теософской или антропософской литературы, имевшей хождение в начале века и вошедшей снова в моду в 70-е годы. Здесь требуются некоторые уточнения.

Книга написана православным христианином, не имевшим целью создать "учение" или выйти из общего русла русской православ-ной культуры. В этом русле книга - весьма значительное явление. Кроме того, она поддержана как произведение христианской направленности всем поэтическим творчеством Даниила Андреева.

Книга написана в тюрьме, где шло противостояние только двух позиций, веры в Спасителя Иисуса Христа и безбожия. Гигантская космическая картина мира, развернувшаяся в книге, была увидена Андреевым из камеры, под "колокольный звон" замков и подкованных сапог. В таких тюрьмах как советские - поэты не выживают. Они сходят с ума. Но Даниил Андреев - выжил и вынес из ада чистоту рассудка и сердце, при-надлежащее Христу. Выжил от того, что Господь открыл пред ним Завесу тайны и водил его, как в свое время Данта, по кругам невидимой, нескончаемой, блаженной Премудрости Своей.

Вернейший путь к Богу - церковный путь. За две тысячи лет Церковная Полнота определила и сформировала все возможные направления человеческого Богомыслия. Чистейший путь православной Церковности, может быть, не всем открывается сразу, и Господь Человеколюбец иногда открывает не противоречащий Православию Путь познания мира.

Таков путь, открытый Даниилу Андрееву в тюрьме, в земном аду, путь ко Христу, путь только его собственный.

Как часто в болезни или в ужасе, в который погружает порой действительность, нам хочется удивляющей сказки. Сказки, согревающей, уносящей из томящей плоти. Читая "Розу Мира", можно подумать, что этим сказочным теплом согрел Господь плоть и душу пытаемого поэта. Поэтому нельзя видеть в "Розе Мира" никакого антиправославного мифотворчества, никакого теософского учения, часто приписываемого книге.

"Роза Мира" - это Дар Божий, благодаря которому поэт вышел из ада невредимым. Основной стержень романа - Логос Вселенной, Христос. Общая направленность Даниила Андреева - ко Христу. Через "Розу Мира" при всей ее неожиданности и необычности угадывается подлинная духовность всего творчества Даниила Андреева.

Та духовность в прямом смысле слова, о которой мы говорили вначале, и выделяет Даниила Андреева из всей национальной поэзии. Это духовность не пронзительного видения и не мучительных поисков истины. Это духовность данности бытия во Христе, это духовность спасения и вечной жизни в Царстве Божием. Утвер-ждая это своим творчеством, Даниил Андреев выходит в число немногих поэтов всех времен и пространств, послуживших человечеству пророческим служением.

Поэты, перекидывая мостики от земли к Небу, поделили между собой разные функции: есть поэты-художники, поэты-учителя, поэты-мученики. Даниил Андреев относится к поэтам-пророкам. И, может быть, даже в этом сказалась его глубокая принадлежность именно к православной культуре.

В своем духовном завещании он пишет:

И в зелени благоуханной
Родимых таежных мест
Поставь простой деревянный,
Осьмиконечный крест.

Поэт молит Творца:

О, промчи нас, Господь,
сквозь антихристов век,
Без кощунств и падений промчи!

Думается, что в творчестве Даниила Андреева не было кощунства, и с православной точки зрения оно - гениальный вклад в русскую и мировую культуру.

Борис Романов

Что такое поэт? В чем смысл его призвания? Этот вопрос, может быть, более всего занимает самих поэтов. Но и нам чрезвычайно важно, и не только из любопытства, что поэт сообщил о себе, о своей судьбе и своей, говоря словами Даниила Андреева, миссии.

Образ самого Гомера необходимо присутствует в сказаниях о Троянской войне и злоключениях везучего Одиссея. И пусть о Гомере мы мало что знаем определенно, он столь же реален, сколь мифичен. В "Одиссее" он заявляет о себе: "Я самоучка, но бог вложил мне в душу дар ко всем ладам песен". И очевидно, что для древних греков Гомер - поэт-вестник, вполне отвечающий этому определению Даниила Андреева.

Вестническое зрение и у автора "Слова о полку Игореве". Он именует своего предшественника Бояна вещим, вещими он называет и персты, возлагавшиеся Бояном на живые струны. И образ Бояна, конечно, связан с образом чтимого на Руси Давида-псалмопевца.

"Гомеровский вопрос", как и спор об авторстве "Слова о полку Игореве" свидетельствуют, что присутствующий в творении творец на протяжении веков настойчиво требует своей персонификации, вочеловечения и что разговор о поэте - пророке или мастере стихосложения - отнюдь не пережиток романтизма.

В своем поэтическом мироздании Даниил Андреев присутствует и как человек, со своей земной биографией, и как поэт-вестник. И хотя прямо поэтом-вестником он себя не называет, лишь однажды признавшись: "Я вестник другого дня", - это следует из всего, что им написано.

В "Розе Мира" он дает такое определение: "Вестник - это тот, кто, будучи вдохновляем даймоном, дает людям почувствовать сквозь образы искусства... высшую правду и свет, льющиеся из миров иных".

По-гречески "вестник" - ангел.

К Давиду-псалмопевцу, как мы знаем из 151-го псалма, был послан вестник - Ангел.

У Даниила Андреева к поэту-вестнику приходит даймон.

Понятие ангел (вестник) употреблялось и по отношению к людям. В Евангелии от Луки читаем: "и послал вестников пред лицем своим" (Лк.9:52). А в широком смысле ангелы - это духовные существа, через которых Бог являет свою волю. Бестелесные, они владеют знанием и могуществом и относятся к высшим существам творения. Но есть и падшие ангелы, принадлежащие миру злых духов. И у Даниила Андреева кроме светлых есть и темные вестники.

Очевидно, что вестничество предполагает присутствие в человеческом ангельского.

Даймон у Сократа и Платона - советчик, которого Платон толкует как совесть. И хотя в "Розе Мира" даймоны - это "высшее человечество Шаданакара", связанное с нами "многообразными нитями", по отношению к вестнику даймон выступает как учитель, вожатый и советчик высшего порядка, этически безупречный, как совесть. У Даниила Андреева "даймоны - это крылатые люди, схожие своим обликом отчасти с ангелами". Дальше он замечает, что "даймоны женственной природы, музы, или мужественной природы - сократовские даймоны в узком смысле этого слова - способствовали раскрытию творческих глубин в личности наших художников и мыслителей".

Как "историю вестничества" рассматривает Даниил Андреев и всю историю русской литературы, которая им видится как "цепь трагедий, цепь недовершенных миссий". Об этих трагедиях он говорит уже в раннем и незавершенном цикле "Крест поэта", который сам он, впрочем, ценил не слишком высоко. В нем Андреев размышляет о трагически погибших А.С. Грибоедове и Н.С.Гумилеве, о не завершивших своих миссий В.В.Хлебникове и М.А.Волошине. Уже здесь он говорит о чертах вестничества. Его Волошин замечателен тем, что в ветрах и морских валах "узнавал / / Открытые реченья Бога".

Ярчайшие проявления вестничества Даниил Андреев находит в русской литературе начиная с оды "Бог" Г.Р.Державина, написанной в 1774 г. Вестничество в литературе он характеризует как синтез "художественного и религиозного служения".

Образцом такого служения для Державина и его современников был Давид, автор Псалтири. И потому подражания и переложения псалмов - непременный жанр духовной поэзии того времени. Сам Г.Р.Державин в стихотворении "Привратнику", проводя границу между собой и однофамильцем, обер-священником И.С. Державиным, замечает, что она, например, в том, что

Он громок многими псалмами,
Я в день шепчу по одному.

Восхищавшиеся Псалтирью поэты екатерининского века, от Тредиаковского до Капниста, считали духовную оду, говорившую о Божьем бытии, рисовавшую космогонические картины Божьего мира, заглавным жанром. Духовная поэзия оправдывала высокое предназначение поэта, высокий смысл поэтического слова.

С Псалмопевцем образ поэта связывается и позднее - у Ф.Н.Глинки, стремящегося петь "псалом от сердца", у Н.М.Языкова в стихотворении "Поэту" (1831), где небесным даром называется "огнедышащее слово". За этим стихотворением Языков в первой своей книге помещает переложения псалмов.

Память о Псалмопевце жива и у любимого Даниилом Андреевым А.К.Толстого, который писал о себе:

... В беспредельное влекома,
Душа незримый чует мир,
И я не раз под голос грома,
Быть может, строил мой псалтырь.

Но и романтический образ поэта в нашей поэзии, как правило, глубоко религиозен и в нем проступают черты вестничества. Так, к чистому Духу, источнику вдохновения, устремлена мысль Д.В. Веневитинова, "все зовет ее в небесные края".

У В.А.Жуковского в поэме "Камоэнс" (1839) поэт назначен быть

... сторожем нетленной той завесы,
Которою пред нами горний мир
Задернут, чтоб порой
для смертных глаз
Ее приподнимать...

Для него "Поэзия - небесной / / Религии сестра земная...". И у Ф.И.Тютчева поэзия "с небес слетает к нам - Небесная к земным сынам...".

Но уже в XVIII столетии, с его иерархичностью жанров, образ поэта начинает двоиться: подражания Давиду чередуются с подражаниями Анакреону или Горацию, а то и Ювеналу. Но "ценностей незыблемая скала" еще сохраняется. И по Державину, что "касается до высоких и величественных изображений Божества и духовных отвлеченных ощущений, то ни Орфеевы, ни Пиндаровы, ни Горациевы гимны не могут сравниться с христианскими".

Сама природа поэтического вдохновения во все времена в русской поэзии ощущается как божественная, в той или иной мере сакральная. Пушкин говорит, что вдохновение является, "когда Божественный глагол / / До слуха чуткого коснется". Е.А.Баратынский называет дар "поручением".

Даниил Андреев определил одно из главных свойств русской литературы, отмечая в ней синтез "художественного и религиозного".

Андреев восхищенно находит подтверждение этому у А.С.Пушкина, М.Ю.Лермонтова, А.К.Толстого. Иоанн Дамаскин в поэме А.К.Толстого выступает защитником искусства, восставшим против иконоборцев, "Противу ереси безумной, / / Что на искусство поднялась". И как раз образ этой поэмы подтверждает одно из основных в обосновании сущности вестничества положений, что "поэт, осуществляющий свой дар вестничества, выполняет этим то, к чему он предназначен Божественными силами".

Вводимое Даниилом Андреевым понятие вестничества возвращает нас к сакральному пониманию миссии искусства. Того искусства, которое единственное только и может передать своим языком весть об "иных мирах", о высшей правде.

Если, по словам отца Павла Флоренского, "икона имеет целью вывести сознание в мир духовный", показать "тайные и сверхъестественные зрелища", то вестник, не претендуя на культовую принадлежность и каноничность своих созданий, в сущности стремится к тому же.

Как в сугубо религиозном, церковном искусстве эстетическое не может быть самоценным, так и дар вестничества Даниил Андреев "отграничивает" от понятий гения и таланта. Главное свойство вестника - "способность духовного восприятия". Вестник - тот, "чье зрение и слух проницают сквозь весь Шаданакар сверху донизу и кто возвещает о виденном и узнанном не только произведениями искусства, но и всею своею жизнью, превращающейся в житие".

Произведения вестника несут нам весть об иных мирах, иной реальности. То же говорит Флоренский об иконе, которая "всегда создается как некоторый факт Божественной деятельности". "Икона, - пишет он, - может быть мастерства высокого или не высокого, но в основе ее непременно лежит подлинное восприятие потустороннего, подлинный духовный опыт".

Вестничество у Даниила Андреева самый высокий дар, искусство, в широком смысле, - совершеннейший способ человеческого познания. Он пишет: "Образы искусства емче и многоаспектнее, чем афоризмы теософем или философские рассуждения... Откровение льется по многим руслам, и искусство если и не самое чистое, то самое широкое из них". И потому, говорит поэт, "во главе Розы Мира естественнее всего стоять тому, кто совместил в себе три величайших дара: дар религиозного вестничества, дар праведности и дар художественной гениальности".

В "Железной мистерии" Даймон ведет Неизвестного по темным мирам чистилищ, "сквозь Шаданакар", как Вергилий Данте. И вот Неизвестный посвящается, удостаивается дара вестничества. Посвящающий говорит ему:

Сольются искры душ кругом
В безбрежном зареве страданий.
Им будет чужд и дик псалом
Твоих безбрежных упований.
Ты, как юродивый, молясь
Бросаться станешь в пыль дороги,
Чтоб хоть земля отозвалась
На миф о демонах и Боге!

Этот образ вестника проходит через всю "Железную мистерию". В начале ее он - мальчик, открытый "вести, трепещущей издалека", затем - ведомый Даймоном Неизвестный юноша, затем посвященный Экклезиаст, в последней главе - Верховный Наместник Розы Мира.

В этом образе, одном из главных в "Железной мистерии", Даниил Андреев рисует идеал вестника, прописывая его с той поэтической выразительностью, которая говорит нам о сущности вестничества то, что лишь намечено и недосказано в "Розе Мира". Поэтическую полноту этому образу дает конечно же то, что он вполне автобиографичен.

Рассказ о Неизвестном мальчике, который слышит, "Как плещут духи кристальные / / Над отмелью рыбарей", и строки из цикла "Восход души" говорят об одном и том же опыте:

Вдали - сирены туманные,
Призыв кораблей тревожных,
Вблизи - творения странные,
Которых постичь невозможно...

И на Финском заливе, где "точно грани в кристалле - / / Преломленные, дробные дали", перед поэтом, по его признанию,

Разверзался простор неохватный,
Предназначенный в будущем мне.

За Неизвестным мальчиком, стоящим "за городом на морском берегу", просматривается детская фигурка героя "Восхода души". И слова Неизвестного юноши:

Я скользил, плутал...
Создал я свой тотем, идол
Из забавы добром и злом,
До сих пор не забыть песни,
Что влекла меня внутрь, вниз, -

непосредственно связаны с автобиографическими циклами, названными "Материалами к поэме "Дуггур", в которых Даниил Андреев говорит с болью и трепетом о своих юношеских блужданиях, о пути, который "был узок: скользок, страшен".

Понятие вестничества в "Розе Мира", вестник в "Железной мистерии" и образ поэта, встающий перед нами из ансамбля "Русские боги" и других стихотворных циклов, вместе дают живое и объемное представление о поэте-вестнике. В сущности, это сам Даниил Андреев. Через призму вестничества он лучше и полнее, чем кто-либо и когда-либо сможет это сделать, определил своеобычность своей поэзии, своего духовного опыта, жизни, которая действительно превратилась в житие.

Даниил Андреев находит черты вестничества у многих русских и мировых художественных гениев и талантов в русской и мировой культуре. Этот взгляд, прежде всего, связан с традициями русского религиозного искусства, духовной поэзии. Поэзия Даниила Андреева, выросшая из этих традиций, выстрадана его вестничеством, духо-видческим даром. Его творчество - отражение особых духовных состояний, особого поэтического склада, который явил нам новый синкретизм, новый и неожиданный, если так можно выразиться, мистический реализм, который сам Даниил Андреев называл даром вестничества.

Станислав Джимбинов

Когда думаешь о Данииле Андрееве, то первое, что поражает в его личности, - это потрясающее одиночество. Все попытки проследить некую генеалогию его творчества, найти каких-то учителей, предшественников обречены на провал. Его появление - чудо, которое принципиально не допускает объяснения, низведения к какой-то совокупности причин. И когда недавно вышло собрание сочинений Даниила Андреева в трех томах, я подумал, что впервые в России вышло собрание сочинений человека, который при жизни не напечатал ни одной строчки. Феномен Даниила Андреева был бы объясним, если бы нам удалось его связать с Серебряным веком. Но Серебряный век закончился в начале 20-х годов, поистине "акме" он достиг в 1922-1923 годах, когда Даниилу было 16-17 лет и он еще, в сущности, не начал писать. Его наиболее плодотворные годы приходятся на 40-е и 50-е - самое беспросветное время в истории русской культуры. В конце книги "Роза Мира" стоят две даты. Вдумайтесь в них: "декабрь 1950 года - октябрь 1958 года". Последние годы жизни Сталина - по-моему, более мрачного периода за всю историю культуры России не было.

Это - время. А что касается пространства, в котором он творил, то оно еще удивительнее. Это - Владимирская тюрьма, политический централ. И, как вы помните, уже в 1956 году новый начальник режима тюрьмы Давид Иванович Крот вдруг передал все рукописи Даниила Андреева на волю. Здесь, действительно, слово "чудо" приходит невольно на ум, даже одного этого события достаточно, чтобы поверить в наличие иных, высших сил.

Итак, "Роза Мира" создана в 50-е годы, и невольно думаешь, почему же наш великий Серебряный век не создал ничего подобного по масштабу и значению. Допустим, поставьте рядом с "Розой Мира" книги Вячеслава Иванова, Дмитрия Мережковского и т.д., и вы увидите, что, действительно, ничего равного Серебряный век не только не создал, но и не мог бы создать. Для этого нужен был весь страшный опыт первой половины XX века, самого трагического из двадцати веков христианской истории. Нужен был опыт и второй мировой войны, всех этих "гулагов", вообще небывалого по своим масштабам эксперимента по расчеловечиванию человека. Невольно вспоминается строчка А.Майкова - "чем ночь темней, тем ярче звезды". Может быть, именно эта небывалая мгла только и могла породить столь яркую вспышку света, как творчество Даниила Андреева. То, что совершил Даниил Андреев в своем усилии противостоять времени, противостоять эпохе, даже радикальнее того, что сделал Солженицын. Поэтому время Солженицына уже пришло, пришло быстро и уже на наших глазах уходит. Время же Даниила Андреева еще близко к нам не подошло. Оно лежит за гранью этого века и нашего тысячелетия.
Попробуем же понять, как смог Даниил Андреев прийти к своим грандиозным видениям и прозрениям. Он жил в России. Он видел эти небывалые масштабы добра и зла и невольно чувствовал неадекватность всех предыдущих опытов осмысления истории и прогнозов на будущее. Перед ним был небывалый по масштабам феномен человеческих страданий. Все эти излучения злобы, зависти, похоти, жестокости, мучительства... Даниил Андреев не просто ощутил их как некую реальность, как чувственную эманацию излучения, он даже попытался дать им названия, которые еще никем до него не были произнесены... Для него это "гаввах" - то есть пища, которой питаются демоны и самый главный из них - Гагтунгр. Но наряду с темными силами существуют и светлые, есть жертвенность и материнская любовь, есть искусство - и это тоже реальный мир. И, наконец, существует красота природы.

Мы живем в городах фактически без воды, без леса и даже без неба. Задумайтесь, поскольку мы сейчас плывем на пароходе, то видим все эти чудеса вокруг себя. К ним вначале даже трудно привыкнуть. И вот тут я подумал: почему так важно видеть каждый день проточную воду, почему я всегда завидовал тем, кто родился у моря или большой реки... А потом стал понимать, что вода через глаза входит в душу. А почему это так важно? Почему человек, выросший у моря, отличается от москвича? И сразу я поймал себя на мысли, что нет у нас такой науки, с помощью которой мы могли бы объяснить себе и другим, почему так важно, скажем, видеть проточную воду. И сразу понимаешь страшную неадекватность всех наших современных наук. У них нет для этого инструмента, нет категорий.

Так вот, эта грандиозная, небывалая, не имеющая себе равных система наименований у Даниила Андреева, которая так озадачивает читателей, вызвана именно совер-шенно новым видением мира. Вспомним пять его видений. Первое он испытал в 16 лет, когда в 1921 году, стоя у Храма Христа Спасителя, который тогда еще не был взорван, над нашим земным Кремлем увидел вдруг Небесный Кремль. На осмысление этого видения у него ушли годы. Чтобы приблизить к нам природу, Даниил Андреев создал учение о стихиалиях, о "духах стихий" (немецкие романтики так их называли). Можно сказать, что после Тютчева ни у одного русского поэта не было такого чувства природы.

Только лишь три года назад мы впервые прочитали полностью ансамбль "Русские боги". И опять подумалось: что же совершил Даниил Андреев, создав этот поэтический корпус? Поэты рождаются поколениями. Поэтов можно сравнить со стаями перелетных птиц. Стаи птиц, покрывая огромные расстояния, создают совокупно громадную воздушную волну, они раскачивают воздух. И на этой волне каждая отдельная птица может даже отдыхать, парить без движения. И вот все эпохи поэтического расцвета, будь то пушкинская пора, будь то Серебряный век и даже 60-е годы нашего века, создавали такую грандиозную волну. Это не значит, что все становились талантливыми, но поэтам было легче держаться, сама волна несла их.

А теперь представьте себе 50-е годы. Главный официально при-знанный лирический поэт - Степан Щипачев. Известно, что было с Ахматовой после 46-го года. Пастернак писал роман в прозе, со стихами, он появился в конце 50-х годов. Даниил Андреев всего этого, естественно, просто не мог знать. Он создавал свою удивительную даже и в композиционном отношении книгу в полном одиночестве. Он совершал свой перелет один. Никакой волны не было. Вы не представляете себе, что это значит. Великий русский философ Владимир Соловьев - поэт почти что средний. Почему? Потому что в то время отсутствовала культура поэтической речи. Главным был тогда Семен Яковлевич Надсон. И Соловьев не смог до конца преодолеть этот истертый язык. А Даниил Андреев попытался сделать невозможное - создать свой поэтический язык в одиночку, почти в пустоте. Поэтому когда думаешь о нем, всегда думаешь о том, что может вообще один человек? Что может одинокий человеческий дух?

Даниил Андреев для меня в двух его терминах: трансфизический метод и метаисторический подход. Метаисторизм - это, собственно, выход за пределы истории. Трансфизика - это, конечно, выход за пределы привычного Космоса. Не просто преодоление времени и пространства - выход за их пределы. Достоевский как-то сказал: "В этом мире ничего не начинается и ничего не кончается". Какая суровая оценка этого мира! И начало скрыто за его пределами, и конец от нас утаен. Этот мир только коридор, только переход. И неизбежно возникает желание самому попытаться найти начала и концы, т.е. выйти за пределы коридора. А это и называется у Андреева трансфизика и метаисторизм. Действительно, та часть мира, которую мы видим, конечно же, очень малая его часть, и никто из русских мыслителей не ощутил этого с такой силой, как Андреев, он просто неизмеримо раздвинул границы земного мира и в пространстве, и во времени. 240 иновременных, инопространственных слоев нашей земной брамфатуры. Это было, как вы знаете, следствием его индивидуального мистического опыта. Насколько он адекватен реальности? Сам Андреев говорит об этом с удивительным смирением: "Видел ли я тех людей, с которыми я разговаривал? Нет, я их не видел. Слышал я их? И да, и нет". Он не сравнивает себя с Данте. Он говорит, что Данте принадлежит высшей категории духовидцев, визионеров, которая для него недоступна.

Говорят, что музыку делает тон. И в книге Даниила Андреева самое главное - это ее тональность. Я много раз к ней обращался, и всегда меня поражала достоверность тона. Он внушает доверие и заставляет воспринять такие вещи, которые у другого автора я бы просто не принял. Теперь о центральном понятии - Розе Мира. Думаю, что мы пока до этого просто не дозрели. Создание единой религии без ущемления всех других религий, которые в нее войдут. Хорошо, что именно русский человек с его всемирной отзывчивостью попытался предложить такой проект. Но мы помним и другое, что все попытки создать хотя бы единый язык, начиная с пресловутого эсперанто, рухнули. А создать язык - это намного проще, чем религию. Но невольно думаешь, что пара страшных небывалых катаклизмов, которые прольют реки и моря кро-ви на землю, - и, может быть, эти преграды перестанут существовать. И самый больной вопрос - отношение Православной церкви к Даниилу Андрееву. Я читал несколько необыкновенно разнузданных статей о демонизме "Розы Мира". А ведь, как я уже сказал, самое главное в книге - это тон. Сатанинские книги таким тоном не пишутся. Я уж не говорю обо всей "Розе Мира", но пять книг в ней посвящено русской истории. Более христианский, православный взгляд на Россию, русскую историю, культуру вообще трудно себе представить. Наоборот, поражает удивительная безошибочность оценок Андреева. Возьмем Данте. Те иерархия и структура ада, чистилища и рая, которые нам известны из "Божественной комедии", были разработаны во многом самим Данте, хотя мировоззренческую, философскую основу его видению дал Фома Аквинский. Но у Фомы Аквинского нет всех этих кругов, я уж не говорю об их насельниках. У меня есть американский том в тысячу страниц под названием "Мудрость католицизма", и там наряду с текстами отцов Западной церкви полностью приводится "Рай", правда, в прозаическом переложении. Это значит, что Католическая церковь восприняла дантовскую картину мироздания. А именно оттуда образ грандиозной Розы праведников, которая превращается у Даниила Андреева в Розу Мира. Может быть, и мы когда-нибудь станем мудрее. Ведь в какой-то мере Даниил Андреев (мне даже страшно произнести это) - это наш Данте. Андреев - явление, значение которого пока по-настоящему не осознано. Сожалею, что когда-то легкомысленно назвал его "русским Сведенборгом". Для оценки всего, что сделал Даниил Андреев, только одно слово кажется адекватным - чудо. И я убежден, что Даниил Андреев уже стал одним из радомыслов, небесных покровителей России, он уже в Синклите, смотрит на нас и скорбит над очередным мучительным экспериментом над Россией. Скажут, почему же последователей у Даниила Андреева так мало. Хочу напомнить, что последователей Христа когда-то было двенадцать человек. Даниил Андреев никогда и ни в чем не противопоставлял себя христианству, Православию. Наоборот, он верил, что когда-нибудь будет усыновлен и принят в родное лоно. Будем же надеяться, что это произойдет.

Владимир Микушевич

У о. П.Флоренского читаем: "По имени и житие", - стереотипная формула житий; по имени - житие, а не имя по житию. Имя оценивается Церковью, а за нею - и всем православным народом, как тип, как духовная конкретная норма личностного бытия, как идея; а святой - как наилучший ее выразитель, свое эмпирическое существование соделавший прозрачным так, что через него нам светит благороднейший свет данного имени". Осип Мандельштам писал в 1924 г.: "О, как противен мне какой-то соименник". Трудно сказать, кого именно имел поэт в виду, но теперь совершенно очевидно: этим соименником Осипа (Иосифа) Мандельштама был Иосиф Сталин, и такое соименничество предопределило дальнейшую судьбу поэта.

Нареченный в честь преподобного Даниила Переяславского Даниил Андреев являет своей жизнью, которую не грех уже назвать житием, разительное соответствие своему таинственному библейскому прообразу - пророку Даниилу. Более того, без этого соответствия вряд ли возможно верное истолкование предсказаний, составляющих когда откровенную, а когда и сокровенную суть всего написанного Даниилом Андреевым.

Имя "Даниил" означает буквально "открывающий от лица Бога волю Его", то есть судия и вестник Божий. Таким образом, самим именем Даниила был подсказан или предречен ему подвиг вестничества: идея, сформулировать которую было уже подвигом. В "Розе Мира" Даниил Андреев рассказывает, что, родившись в России от русских предков, он оказался как бы на чужбине. И действительно, современники видели даже в его внешнем облике нечто иноземное, экзотически восточное, арабское или индийское. "Всю теперешнюю жизнь с самого детства меня томит тоска по этой старой родине", - говорит Даниил Андреев. Такой старой родиной была для него Индия, и не приходится отрицать: поэтом, наиболее родственным Даниилу Андрееву в XX веке, кроме Максимилиана Волошина, остается, Рабиндранат Тагор. Но Индию Даниила Андреева нельзя отождествлять с географической и исторической Индией. Это Индия Духа, воспетая Н.С.Гумилевым, любимым поэтом Даниила Андреева, это Белая Индия Н.А.Клюева, куда искал дорогу Афанасий Никитин в своем "Хожении за три моря", и, наконец, это таинственное царство пресвитера Иоанна, представленное Вячеславом Ивановым в "Повести о Светомире Царевиче" и соотносимое или даже отождествляемое со Святой Русью. Вот откуда родом был Даниил Андреев, и Советский Союз не мог не казаться ему чужбиной.

Но у Советского Союза был тоже свой библейский прообраз: Вавилон с его столпотворением, грандиозным, но бессмысленным строительством, из-за которого смешались языки, то есть народы перестали понимать друг друга, что мы и наблюдаем сегодня. Туда, на вавилонскую чужбину, и был уведен отрок Даниил, отпрыск царского рода, по всей вероятности, потомок и преемник царя-псалмопевца Давида. Вот чьи черты таинственно проступают в облике Даниила Андреева, но позволительно предположить: и юный пророк Даниил, этот ветхозаветный православный, воспринимался своими вавилонскими современниками, как Даниил Андреев воспринимался советскими людьми. Известно заявление, которое Даниил Андреев подает, когда представляется возможность освободиться из тюрьмы: "Но, пока в Советском Союзе не будет свободы совести, свободы слова и свободы печати, прошу не считать меня полностью советским человеком". Подобное заявление предопределено поведением пророка Даниила сперва при дворе царя Навуходоносора, а потом при дворе царя Дария. Даниил отказывается отступить от истинной веры и воздать божеские почести царю, за что и ввержен во львиный ров. Даниил Андреев остается верен Православию, отказывается воздавать божеские почести Сталину и попадает во Владимирскую тюрьму, где его участь опять-таки разительно напоминает пророка Даниила, которого не тронули голодные львы. Борис Чуков, сокамерник Даниила Андреева, вспоминает, что тюремщики относились к Даниилу Андрееву с некоторым неизъяснимым пиететом. Даниил Андреев имел возможность писать в камере, написал там свои главные произведения, и что самое странное, начальник режима тюрьмы по имени Давид (!) Иванович отдал тюремные рукописи поэта его жене, А.А.Андреевой. Среди них была и рукопись "Розы Мира", в которой встречаются не менее ошеломляющие аналогии с видениями пророка Даниила.

Царю Навуходоносору снится сон, которого халдейские мудрецы, тогдашние придворные идеологи, не только разгадать, но и угадать не могут. Даниил же для начала рассказывает царю, что ему, царю, снилось: "Тъло, егоже глава от злата чиста, руцъ и перси и мышцы его сребряны, чрево и стегна мъдяны, голени желъзны, нозъ, часть бо убо нъкая желъзна, и часть нъкая скудельна" (Дан.2:32-33). Пророк открывает царю, что этим телом явлена череда земных царств, что же касается части железной и части глиняной, то, по истолкованию Ефрема Сирина: "Хотя они вступят между собой в союзы; но поелику не будет у них единодушия и любви; то пророк говорит о них: смъшены будутъ в племени человъчи, и не будутъ прилъпляющеся сей к сему,
якоже жълезо не смъшается съ глиною". Нетрудно распознать в этом толковании не только судьбу царств, сменивших златую главу Вавилона, но и недавнюю судьбу Советского Союза. Видение пророка Даниила присутствует и в "Божественной комедии" Данте Алигьери. В 14-й песне "Ада" Вергилий описывает Критского старца, у которого голова тоже из чистого золота, руки и грудь из чистого серебра, дальше до "развилины" (у пророка Даниила "стегна") медь, а еще ниже железо, но правая ступня, или плюсна, из глины (terra cotta). При этом каждая часть тела, кроме золотой, расколота трещиной, из которой сочатся слезы. Из этих слез образуются адские реки Ахерон, Стикс, Флегетон, а также ледяное озеро Коцит, в которое навеки вмерзли предатели. "Роза Мира" Даниила Андреева восходит к мистической Розе из "Рая" Данте. По традиционному толкованию критский старец (в нем распознается сон царя Навуходоносора, истолкованный пророком Даниилом) обозначает человечество, в истории которого золотой век сменяется серебряным, серебряный - медным, медный - железным, а глиняная плюсна предостерегает: вот-вот старец рухнет. Не отсюда ли у Даниила Андреева в "Розе Мира" смена эонов? Не отсюда ли его представление о метаистории? Согласно Данте, тело рода человеческого начиная с серебряного века поражено трещиной, откуда слезы текут адскими реками. Миры возмездия у Даниила Андреева ориентированы на эти реки слез.

Но здесь же сказывается существеннейшее отличие Даниила Андреева от Данте. У Данте адская мука неизбывна, непоправима и вечна. Самое страшное в аду - то, что там нет надежды. У Даниила Андреева миры возмездия суть миры искупления. У Данте Иуда остается навеки в пасти Люцифера, у Даниила Андреева даже Иуда искупает свой грех. Даниил Андреев как бы возвращается от Данте к пророку Даниилу, своему ветхозаветному соименнику, сказавшему: "Избрани будутъ, и убълятся и аки огнемъ искусятся и освятятся мнози..." (Дан.12:10).

Василий Моров

Меня удручает, что нередко обсуждение творчества Даниила Андреева подменяется вопленным голошением: "еретик!" либо признанием "Розы Мира" в достоинстве своего рода оккультного "Писания". Еретиком он не был уже потому, что никогда не навязывал Церкви своих воззрений в качестве догматического авторитета (за пределами догматических покушений у богослова, а тем более у поэта, остается право на заблуждения и ошибки). Еще менее повинен Андреев в попытках использовать его творчество, сполна им оплаченный мучительный мистический опыт для теософских забав советской интеллигенции (быть может, вслед за Солженицыным правильнее говорить: образованщины).

Наследие Андреева принципи-ально не удается втиснуть в раму "советской культуры", сколько-нибудь убедительно связать его с "литературным процессом" тех лет (впрочем, в советскую пору само понятие "литературного процесса" двоилось с гибельной определенностью, и с пыточно-следственной стороной этого явления Андрееву пришлось столкнуться в полной мере). На веку поэта из его оригинальных творений в СССР не было напечатано ни единой строки. Этому "поразительному" в своей заурядности явлению подсоветской жизни едва ли следует удивляться. Даниил Андреев принадлежал к тем авторам, чье творчество по сути своей не поддается "делению", вычленению цензурно-приемлемых частей. Корпус созданных им произведений дает на редкость убедительное воплощение легендарной максимы "все во всем". В каждом осколке содержится "целое", светится в нем (привнося с собою все соблазны состоявшегося отождествления целого и части - от банальных симпатических сопряжении до сублимированной формы магии, обыкновенно именуемой диалектикой). Словом, рассчитывать на погрешности "классового чутья" советской цензуры писателю склада Даниила Андреева не приходилось.

Но сохраняя нечувствие к вавилонским прельщениям в годы вавилонского пленения России, Андреев удивительным образом удержал преемственность с одним из, казалось бы, исчерпанных направлений русской культуры начала века. Признание символизма последним большим стилем, обнимавшим собой все стороны жизни, давно стало расхожей истиной. Столь же несомненно суждение о трагизме исторической судьбы символизма - у него было множество могильщиков, но ни одного наследника. Те же дерзания, что претендовали на продолжение символизма, как правило, выпадали за пределы высокой культуры. Сказанное равным образом справедливо как для поэзии, прозы, драматического искусства, так и для философии. Русская софиология (от Владимира Соловьева до отца Сергия Булгакова) - это, если угодно, полноценное воплощение символизма в богословии и философии, явление безусловно выдающегося размаха и значения. И тем не менее даже на философском поприще у символизма (софиологии) в истекающем столетии преемников почти не было. Поколение, рожденное на стыке веков, сторонилось не только софиологии, но и неуемного в своем платонизме богословия (разве что за исключением А.Ф.Лосева). И если в советской России, погрязшей в "диалектике" скотоподобия и адского изуверства, говорить о полноценной богословской и философской жизни не приходилось, то в русском зарубежье наследие софиологии отторгли как умеренный христианский платоник В.Н.Лосский, так и его (отчасти младшие) современники - творцы неопаламитского синтеза, преодолевшие платонистские соблазны русской богословской традиции.

И тем не менее в середине XX столетия на российском пепелище является поэт и писатель, глубинно связанный с традициями и заветами русского символизма. К тому времени в России изменились не только исторические декорации, но и сами основания жизни, исходные условия творчества. Символисты начала века, соотнося всякую вещь с трансцендентным бытием, грядущими судьбами мира, лишали ее самотождественности и, "срывая мир с петель", заходились в томлениях и ожиданиях будущих катаклизмов. Культура упреждающего переживания светопреставления, превращение пророческого удела Кассандры в повседневное ремесло неотделимы от всего строя предреволюционной русской жизни. Привычный мир еще держался, "подгнившие" сваи стояли на своих местах, но душа, улавливающая знаки близящейся катастрофы, изнемогала и разрывалась, терзаемая духами разложения и мятежа. К середине же века историчес-кий ландшафт неузнаваемо изменился. Суть этой перемены удачно выразил Борис Пастернак устами одного из своих героев: "Возьми ты это блоковское "Мы, дети страшных лет России", и сразу увидишь различие эпох. Когда Блок говорил это, это надо было понимать в переносном смысле, фигурально. И дети были не дети, а сыны, детища, интеллигенция, и страхи были не страшны, а провиденциальны и апокалиптичны, а это разные вещи. А теперь все переносное стало буквальным, и дети - дети, и страхи страшны, вот в чем разница".

Только грезившийся в преддверии первой мировой войны вселенский обвал совершился. И Даниилу Андрееву, занятому судьбами мира как целого, предстояло не столько оплакивать разметанное мироздание, сколько воссоздавать его. Творчество писателя, черпающее свое оправдание и глубинный смысл в обновлении и конечном спасении мира, обрело черты теургические, мистериальные, поэт приобщился исконному значению poiev, не чуждаясь уделов мастерового, "ремесленника", демиурга. В стихах и прозе Андреева ощутимы столь несвойственные былому символизму деловитость, чуть ли не пафос строительной площадки. Если прежние символисты надрывали в предчувствиях свои души, то происшедшая на веку Андреева катастрофа уязвила не только общество, но саму природу, объемлющий человечество Космос. И для спасения мира, коль скоро оно мыслилось чем-то большим, чем титанической претензией художника, было жизненно важно не разойтись с замыслом Божиим о мире, постичь софийное измерение твари. Именно здесь Даниил Андреев обнаруживает теснейшее родство с духовными стремлениями русского символизма, прозревавшего Софию не столько во Христе, сколько возле и рядом со Христом. Принципом единства мира, основанием его гармонии становится у Д.Андреева нравственная норма, универсальное посредствующее звено (интеррелигия, Роза Мира), удерживающая мирозда-ние в высшем, морально оправданном согласии. Душа поэта раскрывается всем стихиям, измерениям и слоям Космоса и, сочетая их, стремится гармонизировать космические начала. Под пером Андреева символический строй мира нисколько не изменяет исконному заданию символа - связывать, соединять. Но итоговой ценой творческих усилий автора оказывается его жизнь. Ибо там, где заходит речь о спасении мира, норма и символ, взятые сами по себе, онтологически несоразмерны поставленной задаче. В этом недвусмысленно назидают духов-ные метаморфозы, претерпеваемые автором, - его несомненно подлинный мистический опыт в конечном счете разрешается в некую "параллельную" реальность, без пяти минут утопию. Читая и перечитывая "Розу Мира", я не перестаю задаваться вопросом: не является ли эта проза косвенным доказательством того, что в XX веке человек обречен спасаться "как из огня", полагая судьбы космического реквизита на волю Божию?

Алла Андреева

Я не литературовед, не филолог, не философ и не поэт. По своему ремеслу я художник, а по жизни имела счастье быть спутницей и женой Даниила Андреева. Может быть, именно это дает мне право говорить о его творчестве и о его личности, и, может быть, мои слова будут для кого-то важны именно в силу их полной литературной непрофессиональности.

Мы живем в разделенном, раздробленном мире. Разбита наша жизнь, все понятия. Разорвана связь физической жизни с духовной, раздроблены на части все профессии. Иногда еще соединяются в одном лице поэт и прозаик, но чаще даже поэты пишут или лирические, или гражданские стихи, а талантливая шутка породила пародиста как профессию.

Но если бы мы отправились в глубокую древность, босиком или в грубых сандалиях прошли по выжженным солнцем, пыльным или каменистым дорогам очень давних и очень дальних стран, то неминуемо встретили бы на одной из таких дорог человека, который казался бы странным только для нас, но для тех, кто жил рядом с ним, был совершенно понятен.

Кто он? Поэт - в том древнем значении этого слова, которое мы сейчас потеряли. Вероятно, и в древности, как и позже, в самой обыкновенной семье рождался странный мальчик и вырастал необычным человеком. Он слышал, а часто и видел то, о чем окружавшим его людям было известно только "умственно". Такова уж особенность душевной структуры человека, наделенного религиозным чувством. Такими были и поэты Древней Эллады, и ветхозаветные пророки, и средневековые миннезингеры - не авторы куртуазных любовных песен, а создатели "Парсифаля" и "Тангейзера".

Люди этого строя воспринимали мир цельным, образным и нераздельно слитым с миром иным. Для них религиозная, философская, поэтическая и музыкальная грани Вселенной представали едиными, не поддавались расчленению, нашей теперешней раздробленности.

Господней волей в семье значительного русского писателя родился и в семье московского врача вырос в нашем трагическом XX веке такой вот поэт, какие бывали в древности, - Даниил Андреев.

С поэтами древности его ро-днит еще одна особенность личности: его искусство не было самовыражением, проявлением "самости" поэта, но всегда было исполнением долга, завещанного Богом. Я была с ним до последнего мгновения его жизни и свидетельствую: он писал то, что слышал духовным слухом, - и боялся только плохо расслышать и не успеть записать.

Думаю, именно этот строй личности Даниила Андреева послужил причиной странного факта - молчания, которым встречено серьезное явление русской культуры: выход в свет полного собрания его сочинений. Молчат те, кто, каза-лось бы, молчать не должен. А говорят те, кто уж лучше бы молчал: бестолковые и безграмотные горе-оккультисты, бестолково и безграмотно цепляющие к своим бредням одно из произведений поэта - "Розу Мира".

Я не приравниваю Даниила Андреева к Гомеру или к древним пророкам. Считаю, что распределение подвижников искусства по порядковым номерам - на спортивный лад - порочно по существу. Но он - Даниил - из той же семьи. Оттуда же пришли к нам и те музыканты, которые записывали то, что слышали с небес.

Дорога музыки чище, она не засорена логикой. Поэт же имеет дело со словом, которым одним только и может передать услышанное. И здесь, конечно, невольно проявляются человеческие неточности и ошибки.

Каждый творческий человек работает в тех условиях, в которые поставлен судьбой. Они неминуемо накладывают отпечаток на его творчество. Так, на все написанное Даниилом наложили отпечаток десятилетия коммунистического террора в России и страшная ста-линская тюрьма, в которой написаны его произведения. Главное содержание жизни и творчества Даниила - преодоление окружающей тьмы. Преодоление во имя Божие - единственный путь преодоления зла.

Он был православным человеком с рождения и до последнего дыхания, но был лишен той сектантской узости, которая находит себе место где угодно, даже в Православии. Его творчество едино. Не только основные произведения - "Русские боги", "Железная мистерия" и "Роза Мира", - но и целый ряд поэтических сборников и отдель-ных стихотворений говорят об одном и том же: о структуре Вселенной, о борьбе персонифицированных сил Света и Тьмы (отнюдь не в манихейском смысле), о грядущем всечеловеческом братстве. Именно эта последняя страстная мечта приводит к самой еретической идее автора - крайне неудачно сформулированному им понятию "интеррелигия". У Даниила Андреева, "однако, содержание этого понятия кардинальным образом отличается от того смысла, который вкладывают в него адепты теософии или антропософии. Он говорит не об общей вере, но о соверчестве - совместном неантагонистическом сосуществовании традиционных вер и конфессий "правой руки".

Никакой единой для всего человечества религии не будет и быть не может до той вершины нашей общей жизни, которая в христианстве называется Вторым пришествием Христа, или Последним Судом.

Но всегда, во все времена были люди, обладавшие особым свойством: они слышали не земное, а Божье время. Такими были первые христиане, ожидавшие немедленного пришествия Христа, такими были обезумевшие от страха перед близившейся кончиной мира последователи Аввакума и Савонаролы. Такими бывают поэты, таким был Даниил Андреев в своей мечте о братстве и единении перед Богом всех живущих на земле. Он слышал Божью правду и Божье время, порой смешивая его с земным.

Самое страшное, с чем вступает человечество в третье тысячелетие, - это обезбожение мира, отречение от Церкви и как результат этого - потеря понятий греха и ответственности. Одним из путей возврата к Богу может стать искусство поэта такого масштаба, горения и такой направленности, каким явился перед читателем Даниил Андреев.

Восприятие поэтом мира в его цельности, его сотворенности Богом, его сложности - от бездн миров Возмездия до светлых миров Восходящего Ряда - поможет читателю прийти к пониманию христианского значения мира и человеческой жизни.

И не случайно такое восприятие Вселенной и такая торжественность поэтического звучания, родившись в лоне одухотворенной Православием русской культуры, явились в самый, вероятно, страшный период жизни России.